«Девчата» задумывались в качестве романтической комедии, когда оголтелая пропаганда отошла на задний фон и уступила место простым человеческим чувствам. Фильм непривычен для советской публики: здесь никто не кричит о величии страны, не тычет с экрана красным галстуком и не переводит любой разговор на проклятых буржуев. И основной сюжет крутится вокруг сложных отношений, которым всё время что-то мешает — всё, кроме советского режима. Так могло бы показаться на первый взгляд. На деле же этот фильм — одно из самых мрачных и безысходных свидетельств жизни (вернее сказать — существования) советских людей. И проблема здесь не в карикатурной «любви» главных героев. Проблема в месте и времени.
Когда-то Оруэлл доходчиво объяснил невозможность жить и любить в тисках диктатуры. Режиссёр «Девчат» эту возможность допустил. Жизнь героев не омрачается ни арестами, ни расстрелами, ни конфискацией имущества. Да, они обречены на тяжкий труд и бедность, но таковы условия оттепели — одного из самых благополучных периодов жизни в СССР.
Неискушённому в истории зрителю может показаться, что фильм демонстрирует жизнь колонии-поселения. Антураж вполне соответствует: лесоповал, сугробы, люди в нелепых телогрейках занимаются физическим трудом, тесные общежития и нары, долгожданные письма мужьям куда-то на волю. Но всё это — простая жизнь советских работяг, и никто из не совершил преступления. Они все — узники своей страны, и лагерные условия им предписаны по факту рождения в Союзе. Попытка обойти идеологию сорвалась в мелочах: экранные рабы ревностно защищают своё рабство. Так попытка одной из героинь остаться женщиной и прихорошиться в этом холодном аду высмеивается как её товарками, так и режиссёром фильма.
Именно она — Анфиса — обречена страдать и плакать, оставаясь одинокой. Советской женщине не пристало быть красивой. Ей не положено следить за собой и иметь достоинство — поэтому Анфиса счастлива не будет. Её сначала бросят, потом пожалеют, потом намекнут на перемены — из женщины в советчину. Превращение осталось за кадром. Советскому зрителю приятнее смотреть на несчастных и/или не осознающих своё несчастье людей.
18-летняя Тося прошла детский дом и советское ПТУ, но взяла волю в кулак и сохранила свой интеллект на уровне десятилетней — в результате мы имеем восторженную идиотку по Достоевскому. Её энтузиазм объясним с точки зрения режиссуры: зритель должен понимать, что физический труд, непогода, бараки и отсутствие будущего — это очень весело. Единственные сапоги, бесконечное число блюд из картошки за неимением большего, необходимость скидываться всем бараком на наручные часы — как тут не быть оптимистом? Маленький человек рад всему. Проблема сурового соцреализма состоит еще и в том, что местные взаимоотношения героев похожи на лагерную дедовщину. И только это напоминает зрителю о том, что действие разворачивается не в тюрьме: здесь за прессинг главной героини никого не наказывают. Её публично унижают, выливают её кулинарные потуги на землю, на неё орут и могут запросто ударить. Всё это компенсируется переигрыванием, но всё же вызывает жалость.
Уважать себя советской даме тоже не пристало — нам это уже объяснили на примере Анфисы. Поэтому Тосе остается лишь корчить из себя дитя неразумное и переходить со слёз на смех. И действительно, её инфантильность заслужила симпатию одного из самых агрессивных персонажей ленты. Чуть позже, провинившись перед ней, он наорёт на потерпевшую и разобьёт её подарок — за чем логично последует их примирение. Узнав, что её возлюбленный поспорил на неё ради шапки, Тося удивится: разве ему одной шапки мало?
Но давайте не забывать, что фильм был снят в период оттепели. Спаивание населения ещё не запустили, поэтому сожитель Тоси ещё не скоро превратится в алкаша: вероятно, их совместная жизнь будет омрачена побоями без алкоголя. А лет через 15 они будут счастливо хохотать в обнимку под «Иронию судьбы» — она с фингалом, он с бутылкой. А почему сожитель, собственно? Потому что фильм заканчивается словами о том, что жилплощади для новобрачных не предвидится. А значит, и жениться незачем.